Неточные совпадения
Один только штатский советник Двоекуров с выгодою выделялся
из этой пестрой толпы администраторов, являл ум тонкий и проницательный и вообще выказывал себя продолжателем того преобразовательного дела, которым ознаменовалось начало восемнадцатого
столетия в России.
Представь, Петр Ипполитович вдруг сейчас стал там уверять этого другого рябого постояльца, что
в английском парламенте,
в прошлом
столетии, нарочно назначена была комиссия
из юристов, чтоб рассмотреть весь процесс Христа перед первосвященником и Пилатом, единственно чтоб узнать, как теперь это будет по нашим законам и что все было произведено со всею торжественностью, с адвокатами, прокурорами и с прочим… ну и что присяжные принуждены были вынести обвинительный приговор…
Ликейцы находились
в зависимости и от китайцев, платили прежде и им дань; но японцы, уничтожив
в XVII
столетии китайский флот и десант, посланный
из Китая для покорения Японии, избавили и ликейцев от китайской зависимости.
Его предки бежали
из разоренных скитов на Урал, где
в течение целого
столетия скитались по лесным дебрям и раскольничьим притонам, пока не освоились совсем
в Шатровских заводах.
Около нее две другие иконы
в сияющих ризах, затем около них деланные херувимчики, фарфоровые яички, католический крест
из слоновой кости с обнимающею его Mater dolorosa [скорбящей Богоматерью (лат.).] и несколько заграничных гравюр с великих итальянских художников прошлых
столетий.
Был тогда
в начале
столетия один генерал, генерал со связями большими и богатейший помещик, но
из таких (правда, и тогда уже, кажется, очень немногих), которые, удаляясь на покой со службы, чуть-чуть не бывали уверены, что выслужили себе право на жизнь и смерть своих подданных.
Из таковых особенно сохранялась память о дожившем до ста пяти лет старце Иове, знаменитом подвижнике, великом постнике и молчальнике, преставившемся уже давно, еще
в десятых годах нынешнего
столетия, и могилу которого с особым и чрезвычайным уважением показывали всем впервые прибывающим богомольцам, таинственно упоминая при сем о некиих великих надеждах.
Видишь, действие у меня происходит
в шестнадцатом
столетии, а тогда, — тебе, впрочем, это должно быть известно еще
из классов, — тогда как раз было
в обычае сводить
в поэтических произведениях на землю горние силы.
И дом у него старинной постройки;
в передней, как следует, пахнет квасом, сальными свечами и кожей; тут же направо буфет с трубками и утиральниками;
в столовой фамильные портреты, мухи, большой горшок ерани и кислые фортепьяны;
в гостиной три дивана, три стола, два зеркала и сиплые часы, с почерневшей эмалью и бронзовыми, резными стрелками;
в кабинете стол с бумагами, ширмы синеватого цвета с наклеенными картинками, вырезанными
из разных сочинений прошедшего
столетия, шкафы с вонючими книгами, пауками и черной пылью, пухлое кресло, итальянское окно да наглухо заколоченная дверь
в сад…
Старый, худощавый, восковой старичок,
в черном фраке, коротеньких панталонах,
в черных шелковых чулках и башмаках с пряжками, казался только что вышедшим
из какой-нибудь драмы XVIII
столетия.
А. И. Герцена.)]
в нашем смысле слова, до революции не знали; XVIII
столетие было одно
из самых религиозных времен истории.
Прошло со времени этой записи больше двадцати лет. Уже
в начале этого
столетия возвращаюсь я по Мясницкой с Курского вокзала домой
из продолжительной поездки — и вдруг вижу: дома нет, лишь груда камня и мусора. Работают каменщики, разрушают фундамент. Я соскочил с извозчика и прямо к ним. Оказывается, новый дом строить хотят.
Трактир Тестова был
из тех русских трактиров, которые
в прошлом
столетии были
в большой моде, а потом уже стали называться ресторанами.
В конце прошлого
столетия при канализационных работах наткнулись на один
из таких ходов под воротами этого дома, когда уже «Ада» не было, а существовали лишь подвальные помещения (
в одном
из них помещалась спальня служащих трактира, освещавшаяся и днем керосиновыми лампами).
Нарышкинский сквер, этот лучший
из бульваров Москвы, образовался
в половине прошлого
столетия. Теперь он заключен между двумя проездами Страстного бульвара, внутренним и внешним. Раньше проезд был только один, внутренний, а там, где сквер, был большой сад во владении князя Гагарина, и внутри этого сада был тот дворец, где с 1838 года помещается бывшая Екатерининская больница.
В прошлом
столетии в одной
из московских газет напечатано было стихотворение под названием «Пожарный». Оно пользовалось тогда популярностью, и каждый пожарный чувствовал, что написано оно про него, именно про него, и гордился этим: сила и отвага!
На Тверской, против Леонтьевского переулка, высится здание бывшего булочника Филиппова, который его перестроил
в конце
столетия из длинного двухэтажного дома, принадлежавшего его отцу, популярному
в Москве благодаря своим калачам и сайкам.
Бесчисленные поколения людей, как мелколесье на горных склонах, уместились на расстоянии двадцати
столетий, протекших с той ночи, когда на небе сияла хвостатая звезда и
в вифлеемской пещере нашла приют семья плотника Иосифа, пришедшего
из Назарета для переписи по указу Августа.
Одного
из таких старых дубов человеческого леса я видел
в Гарном Луге
в лице Погорельского. Он жил сознательною жизнью
в семидесятых и восьмидесятых годах XVIII века. Если бы я сам тогда был умнее и любопытнее, то мог бы теперь людям двадцатого века рассказать со слов очевидца события времен упадка Польши за полтора
столетия назад.
Господа стихотворцы и прозаики, одним словом поэты,
в конце прошедшего
столетия и даже
в начале нынешнего много выезжали на страстной и верной супружеской любви горлиц, которые будто бы не могут пережить друг друга, так что
в случае смерти одного
из супругов другой лишает себя жизни насильственно следующим образом: овдовевший горлик или горлица, отдав покойнику последний Долг жалобным воркованьем, взвивается как выше над кремнистой скалой или упругой поверхностыо воды, сжимает свои легкие крылья, падает камнем вниз и убивается.
Я таковую славу применю к шарам,
в 18-м
столетии изобретенным:
из шелковой ткани сложенные, наполняются они мгновенно горючим воздухом и возлетают с быстротою звука до выспренних пределов эфира.
Небольшой домик, куда приехал Лаврецкий и где два года тому назад скончалась Глафира Петровна, был выстроен
в прошлом
столетии,
из прочного соснового леса; он на вид казался ветхим, но мог простоять еще лет пятьдесят или более.
Он нередко получал
из дому, откуда-то
из глуши Симбирской или Уфимской губернии, довольно крупные для студента денежные суммы, но
в два дня разбрасывал и рассовывал их повсюду с небрежностью французского вельможи XVII
столетия, а сам оставался зимою
в одной тужурке, с сапогами, реставрированными собственными средствами.
Обе дамы имели весьма слабое понятие о нашей пространной и отдаленной родине; г-жа Розелли, или, как ее чаще звали, фрау Леноре, даже повергла Санина
в изумление вопросом: существует ли еще знаменитый, построенный
в прошлом
столетии, ледяной дом
в Петербурге, о котором она недавно прочла такую любопытную статью
в одной
из книг ее покойного мужа: «Bellezze delle arti»?
В одном сатирическом английском романе прошлого
столетия некто Гулливер, возвратясь
из страны лилипутов, где люди были всего
в какие-нибудь два вершка росту, до того приучился считать себя между ними великаном, что, и ходя по улицам Лондона, невольно кричал прохожим и экипажам, чтоб они пред ним сворачивали и остерегались, чтоб он как-нибудь их не раздавил, воображая, что он всё еще великан, а они маленькие.
Рассуждение о сем важном процессе пусть сделают те, кои более или менее испытали оный на самих себе; я же могу сказать лишь то, что сей взятый от нас брат наш, яко злато
в горниле, проходил путь очищения, необходимый для всякого истинно посвятившего себя служению богу, как говорит Сирах [Сирах — вернее, Иисус Сирахов, автор одной
из библейских книг, написанной около двух
столетий до нашей эры.]: процесс сей есть буйство и болезнь для человеков, живущих
в разуме и не покоряющихся вере, но для нас, признавших путь внутреннего тления, он должен быть предметом глубокого и безмолвного уважения.
В XVIII
столетии Рукосуи совсем исчезли
из Пошехонья, уступив место более счастливым лейб-кампанцам, брадобреям и истопникам, и только одному
из них удалось сохранить за собой теплый угол, но и то не
в Пошехонье, где процвело древо князей Рукосуев, а
в Кашинском наместничестве.
Во все времена обыватели города ловили пискарей всеми дозволенными способами и готовили
из них прекраснейшую уху, о чем еще
в XIV
столетии свидетельствовал кашинский летописец.
Готовы ли они лишиться всех плодов, выработанных с такими усилиями, плодов, которыми мы хвастаемся три
столетия, лишиться всех удобств и прелестей нашего существования, предпочесть дикую юность образованной дряхлости, сломать свой наследственный замок
из одного удовольствия участвовать
в закладке нового дома, который построится, без сомнения, гораздо лучше после нас?
Нашли, например, начало исторического романа, происходившего
в Новгороде,
в VII
столетии; потом чудовищную поэму: «Анахорет на кладбище», писанную белыми стихами; потом бессмысленное рассуждение о значении и свойстве русского мужика и о том, как надо с ним обращаться, и, наконец, повесть «Графиня Влонская»,
из великосветской жизни, тоже неоконченную.
Ярмола сидел на корточках перед заслонкой, перемешивая
в печке уголья, а я ходил взад и вперед по диагонали моей комнаты.
Из всех двенадцати комнат огромного помещичьего дома я занимал только одну, бывшую диванную. Другие стояли запертыми на ключ, и
в них неподвижно и торжественно плесневела старинная штофная мебель, диковинная бронза и портреты XVIII
столетия.
Я не знаю и не могу сказать, обладала ли Олеся и половиной тех секретов, о которых говорила с такой наивной верой, но то, чему я сам бывал нередко свидетелем, вселило
в меня непоколебимое убеждение, что Олесе были доступны те бессознательные, инстинктивные, туманные, добытые случайным опытом, странные знания, которые, опередив точную науку на целые
столетия, живут, перемешавшись со смешными и дикими поверьями,
в темной, замкнутой народной массе, передаваясь как величайшая тайна
из поколения
в поколение.
Эти прелестные ботинки, которые так обаятельно держат
в плену вашу ножку, — они плод заблуждений, потому что"башмачник"бесчисленное множество
столетий заблуждался, плетя лапти или выкраивая
из сырых кож безобразные пироги, покуда, наконец, дошел до того перла создания, который представляет собой современная изящная ботинка.
Шли годы. Шагнули
в двадцатое
столетие. М. Горький ставил «На дне», и меня
В. И. Немирович-Данченко просил показать Хитровку для постановки пьесы. Назначен был день «похода», и я накануне зашел узнать,
в той ли еще они квартире. Тот же флигель, та же квартира во втором этаже, те же лампочки-коптишки у нищих и большая висячая лампа с абажуром над рабочим столом. Кое-кто
из стариков цел, но уже многих нет.
Прошло много лет, и
в конце прошлого
столетия мы опять встретились
в Москве. Докучаев гостил у меня несколько дней на даче
в Быкове. Ему было около восьмидесяти лет, он еще бодрился, старался петь надтреснутым голосом арии, читал монологи
из пьес и опять повторил как-то за вечерним чаем слышанный мной
в Тамбове рассказ о «докучаевской трепке». Но говорил он уже без пафоса, без цитат
из пьес. Быть может, там,
в Тамбове, воодушевила его комната, где погиб его друг.
В 18
столетии дворянство, потеряв уже прежнюю неограниченную власть свою и способы ее поддерживать — не умело переменить поведения: вот одна
из тайных причин, породивших пугачевский год!
Рассуждения отрешенного взяточника имеют значительную долю справедливости. Для подтверждения этого вспомним, как
в течение двух
столетий у нас преследовалось зло взяток, как против них восставали люди государственные
в докладных записках и проектах, как они запрещались указами, как их обличала литература. Ради курьеза приведем, пожалуй, ряд свидетельств о взятках
из разных периодов русской литературы и общественного развития.
Вместо подобных соображений сатира прошлого
столетия руководилась благоговением к закону о процентах и была убеждена, что он, вспомоществуемый ее усилиями, может уничтожить лихву и разгромить ростовщиков. Оттого все ее «сатирические ведомости» о вексельном курсе у Кащея, об условиях займа у Жидомора и т. п. оказывались просто переливаньем
из пустого
в порожнее.
Конечно, нам могут привести длинный ряд выписок,
из которых будет видно, что
в литературе нашей постоянно высказывалось нерасположение к крепостному праву, начиная по крайней мере с половины прошлого
столетия.
С тех пор минуло без малого четверть
столетия, и многое изменилось — одних не стало, другие очутились слишком далеко, а мы, которых здесь свел случай после долгой разлуки, могли не без интереса подвергнуть друг друга проверкам: что
в ком
из нас испарилось, что осталось и во что переложилось и окрасилось.
Согласно со многими
из славянофилов г. Жеребцов полагает, что русский народ находился на пути к прогрессу и уже стоял на высокой степени совершенства нравственного и умственного, когда Петр внезапно изменил направление русской цивилизации и произвел на целое
столетие застой и даже отступление назад
в развитии истинно народном.
Через
столетие после самого события один, без сомнения,
из просвещеннейших людей тогдашней Руси — Нестор летописец — и тот еще не понимал необходимости внутреннего убеждения
в подобных случаях.
В этом роде много писали у нас
в конце прошедшего
столетия; тогда появились и идиллии, и элегии, и песни, взятые
из народного быта, но страшно украшенного, т. е. искаженного.
Я вспомнил старинное слово «ямы», и мне показалось, что я понял происхождение этого термина. Не
в таких ли «ямах» начиналась
в старину «ямская государева служба», не отсюда ли самое слово «ямщик»… Картина была фантастическая и мрачная, точно выхваченная
из XVI
столетия.
Обгорелые фигурки слов и чисел
из черепа,
как дети
из горящего здания.
Так страх
схватиться за небо
высил
горящие руки «Лузитании».
Трясущимся людям
в квартирное тихо
стоглазое зарево рвется с пристани.
Крик последний, —
ты хоть
о том, что горю,
в столетия выстони!
Китайца
в «Opium et champagnê» [«Опиум и шампанское» (фр.).] ничего не значит представить, но есть ли возможность, чтоб я хорошо сыграл индейского брамина, повергнутого
в глубокое отчаяние оттого, что он нечаянно зацепился за парию, или боярина XVII
столетия, который
в припадке аристократического местничества,
из point d’honneur, валяется под столом, а его оттуда тащат за ноги.
И
из этих очерков, —
в которых каждый, кто хоть немного имел дело с русским народом, узнает знакомые черты, —
из этих очерков восстает перед нами характер русского простолюдина, сохранивший основные черты свои посреди всех обезличивающих, давящих [, убивающих] отношений, которым он был подчинен
в течение нескольких
столетий.
Действие происходит
в Москве,
в конце XVIII
столетия, на масленице. Содержание взято
из народных рассказов.
В XVII
столетии в Комаровском скиту была основана обитель Бояркина, названа так оттого, что была основана княжной Болховской и первоначально вся состояла
из боярышень.
Их было двое — сын и дочь. О сыне письменных свидетельств никаких не сохранилось. По крайней мере, доселе исследователи старинных архивов ничего не заявляли о нем. Известно только по преданию, что он жил до начала нынешнего
столетия в одном
из монастырей Переславля-Залесского и горько жаловался на свою участь. Это говорил покойный граф Д. Н. Блудов, которому хорошо были известны подобные тайны [«Русский архив» 1865 года, книжка 1, статья М. Н. Лонгинова «Заметка о княжне Таракановой», стр. 94.].